Советский сон в зимнюю ночь. Почему фильмы СССР стали новогодним атрибутом

За окном падает прошлогодний снег, а в синеве телеэкрана мерцают кадры, знакомые до щемящей боли: Женя Лукашин блуждает в лабиринте идентичных спальных районов, а царь Иван Грозный с изумлением тычет в двери лифта. В это самое время под звуки "Иронии судьбы" застывает в тарелках оливье, под реплики "Джентльменов удачи" звенят бокалы, а сцены из "Ивана Васильевича" сопровождают сакральный миг перелома — из старого года в новый. Этот ритуал кажется столь же древним и незыблемым, как запах хвои и мандариновой кожуры. Но, как и многое в современной России, он — не реликт, а сложный палимпсест, где поверх слоев коллективной памяти проступают трепетные буквы новой, самостоятельно сконструированной ностальгии.

Историческая ирония, которую мог бы оценить сам Рязанов, виртуоз экзистенциальных абсурдов советского быта, заключается в том, что в брежневскую эпоху никто не смотрел эти фильмы в новогоднюю пору. Телевизор тогда вещал о достижениях народного хозяйства и транслировал праздничные концерты. Даже "Ирония судьбы", нынешний монолит новогодней традиции, в советский период была показана 31 декабря всего дважды — в 1983 и 1989 годах. Настоящий культ сформировался в лихие 1990-е и достиг гротескного апогея в 2000-е, когда в 2006 году фильм показали 27 раз. Традиция, кажущаяся вековой, на поверку оказывается ровесницей российского капитализма. Эта задержка между созданием и рождением культа напоминает закономерности мира искусства: картины Винсента Ван Гога критики оценили лишь посмертно, а "Иронии судьбы" потребовалось три десятилетия, чтобы превратиться из талантливой комедии в общегосударственный ритуал.

Что заставляет целые поколения, включая рожденных в эпоху айфонов, возвращаться к этим лентам в телеэфире, на стримингах, в пародиях и сторис? Ответ, возможно, кроется не в самой ностальгии, а в ее объекте. Советское кино, рожденное в тисках цензуры, создало не просто "приглаженную" реальность — оно создало идеальную эмоциональную матрицу. Это мир, где трагедия неизменно разрешается в комедию, где социальные лифты исправно работают, где бюрократия посрамлена, а любовь находит героя сквозь пьяный туман и географические казусы. Это ностальгия не по тому, что было, а по тому, что должно было быть, — по обещанному, но так и не наступившему будущему. Прекрасная картинка кажется нам подлинной именно потому, что безупречна в своей вымышленности. В этом смысле советские комедии выполняют ту же функцию, что и уютные симуляторы фермы: они предлагают безупречно смоделированный, безопасный мир. Это эскапизм, психологически комфортный, как теплый плед в стужу.

В этом — глубинный жест общества, пережившего несколько цивилизационных сломов за одно поколение. Советские фильмы стали эмоциональными якорями в бурном потоке истории. Они — стабильный пункт в меню идентичности, когда все остальное постоянно меняется. Они создают "воображаемое сообщество", но не в политическом ключе Бенедикта Андерсона (политолог, автор книги "Воображаемые сообщества" — прим. ), а в бытовом, сентиментальном его измерении. Если Андерсон описывал нацию как "глубокое, горизонтальное товарищество", то здесь мы имеем дело с горизонтальной солидарностью тоски по прошлому. В ночь с 31 декабря на 1 января нация превращается в гигантскую живую гостиную, где миллионы людей, не сговариваясь, переживают одни и те же эмоции в одни и те же секунды. Это коллективный сеанс психотерапии, где цитаты из "Иронии судьбы" служат паролем для опознания "своих".

Есть в этом ритуале и элемент тихого, пассивного сопротивления — не политического, а экзистенциального. В мире, где алгоритмы стриминговых сервисов предлагают бесконечный, ошеломляющий выбор, нажатие кнопки и включение проверенной временем ретроленты — это акт волеизъявления. Это отказ от диктатуры новизны в пользу суверенитета личного и коллективного удовольствия. Мы выбираем не фильм, а состояние души.

Ритуал новогоднего просмотра — это еще и способ укрощения времени. В мире, где единственной константой стала изменчивость, эти ленты остаются недвижными стрелками на пыльном циферблате часов из бабушкиной квартиры. Примечательно, что сами обычаи, запечатленные в них, почти исчезли. Согласно опросу, лишь 5% россиян ходят в баню перед праздником, как герои "Иронии судьбы". Фильмы стали не отражением жизни, а ее хранителем, этаким музеем советских привычек под снежным небом, куда мы ежегодно совершаем паломничество.

Привлекательность советских картин — не только в ностальгии. Она в их поразительной человеческой универсальности. Инфантильный Лукашин, нарциссический Гоша из "Москва слезам не верит", одинокая Калугина — их проблемы, которые сегодня разбирают на сеансах психотерапии, внеисторичны. "Зигзаг удачи" — это история о деньгах и дружбе, "Чародеи" — о любви, пробивающейся сквозь бюрократию. Эти фильмы предлагают моральный компас, пусть и соцреалистического дизайна.

Советские новогодние фильмы, созданные в одну эпоху, но нашедшие свое истинное призвание в другую, продолжают жить. Как писала Татьяна Толстая, русская душа балансирует между реальным и мифологическим. Кино СССР и есть тот самый миф — теплый, предсказуемый и объединяющий. В этом, возможно, и заключается главная новогодняя эзотерика для современной России: в возможности, пусть и на пару часов, вернуться в тот единственный дом, из которого тебя никогда не выселят, — дом, что мигает синевой телеэкрана, пока за окном тихо падает прошлогодний снег. 

Мнение редакции может не совпадать с мнением автора. Использование материала допускается при условии соблюдения правил цитирования сайта tass.ru