Новый год с партбилетом. Советские метаморфозы Деда Мороза

Михаил Гаркави, лучший конферансье СССР, привык видеть в гримировочном зеркале свое гладковыбритое лицо: острый взгляд, обаятельную улыбку, уверенность человека, который держит зал на ладони. Но 1 января 1937 года в гримерной Колонного зала Дома союзов зеркало показывало ему чужака. Из-под белой ваты, тщательно приклеенной к щекам, все еще проглядывали знакомые черты — ученика Маяковского, мужа Лидии Руслановой. Но теперь они тонули в нарочитом румянце, в напускной седине гигантских бровей.

Гаркави гримировался в первого в истории СССР официального Деда Мороза. За его спиной висела афиша праздника "Счастливое сталинское детство советских ребят". Зеркало отражало не просто актера в костюме. В нем застыла странная алхимия эпохи: частное лицо растворялось, чтобы явить лик государственной сказки. Страна, затаив дыхание, ждала первого утренника. А он, Гаркави, в последний раз ловил в стекле собственный взгляд — прежде чем уступить его тому, в кого ему предстояло превратиться: древнему, доброму и совершенно вымышленному деду, чью легитимность только что утвердила советская власть.

Путь Деда Мороза к Колонному залу Дома союзов был сложен, как ходьба по льду. История началась с коммерции. В декабре 1923-го, в разгар НЭПа, ГУМ звал на праздник: "Дед Мороз приглашает своих маленьких друзей в отдел игрушек". Это был не дух зимы, а услужливый символ новой экономической политики, буржуазный волшебник с потребительской жилкой.

Роль оказалась мимолетной. К концу двадцатых НЭП свернули, а волна воинствующего атеизма накрыла страну с головой. Баснописец Демьян Бедный язвил, описывая "старорежимного елочного деда", в санях которого ребенок орет "Интернационал". "Советского тут ничего не найти!" — его вердикт был окончательным. На плакатах за спиной Деда Мороза уже прятались ретроградный поп и жадный кулак. Сказка стала контрреволюционной пропагандой.

Спасение, как водится, пришло сверху. 28 декабря 1935 года партиец Павел Постышев задался в "Правде" новогодним вопросом: почему дети трудящихся лишены "прекрасного удовольствия"? Власть, только что громившая "религиозный дурман", озаботилась детским весельем. Это была не смена курса, а виртуозная операция по культурной апроприации.

Реабилитация была стремительной и эффектной. В конце 1936 года к подмосковным детям летел самолет агитационной эскадрильи им. М. Горького, из него десантировался известный парашютист Щукин, он же сказочный дед с подарками. Новый ритуал был государственным, технологичным и тотальным — он не приходил, он спускался сверху во всех смыслах.

Параллельно рождался визуальный канон. В ноябре 1937-го вышел первый советский новогодний мультфильм "Дед Мороз и серый волк". Анимация была неказистой, но формула была высечена: справедливый властелин зимы, защитник коллектива (зайчат) от хаоса (волка). Мультфильмы, как и парашютный десант, выполняли план по созданию новой мифологии.

Война меняет все. Даже сказку. К началу 1940-х добродушный дедушка закалился в "мороза-воеводу". На страницах фронтовых газет он обрел несвойственную ему воинственность.

В стихотворении "Дед Мороз произносит тост" из "Зенитчика Заполярья" (1 января 1944) он обращался к бойцам: "Я старый знакомый ваш — Дед Мороз". Он не сулил чудес, а констатировал боевые успехи: "В нашем окопе — тепло пехотинцу… Стальные врагу посылает гостинцы".

А в "Знамени Победы" того же дня журналисты опубликовали сюрреалистическую картину: партизанский командир Иван Бовкун представал в роли Деда Мороза, принимающего "новогодние подарки" — подбитые "Тигры" и пленных "языков". "Ветви гнутся и скрипят от обилия "украшений". Все ярче горят, вместо свечей, "Тигры" и "Пантеры". Волшебник стал аудитором побед, его мешок — складом трофеев. Магия окончательно уступила место боевым сводкам.

Послевоенные годы вернули Деду Морозу монументальность, но уже без милитаристского лоска. В анимации 1950-х он кристаллизовался в канон: величественный, предсказуемый, как план пятилетки. Повелитель зимы, разъезжающий на тройке или парящий на самолете.

Оттепель все шла, начал таять и этот ледяной монумент. В 1964-м "Московская правда" опубликовала ироничный репортаж о том, как Снегурочка уговаривает Деда сменить архаичный армяк на капроновое пальто, а скрипучие сани — на коляску с пружинными амортизаторами. Добрый волшебник превратился в манекен для демонстрации успехов советской промышленности. Подтаяла и анимация. В мультфильме "Дед Мороз и лето" (1969) зритель увидел не властелина зимы, а смешного старичка, который, изнывая от жары, познает мир под опекой детей. Его всемогущество испарилось, оставив лишь человеческую беспомощность. А в выпуске "Ну, погоди!" (1974) произошла окончательная деконструкция: роль седого волшебника исполнил юный Заяц с явно женским голосом. Сакральный трепет был похоронен под доброй пародией и возрастно-гендерной игрой.

К концу 1980-х Дед Мороз стал ритуалом сдачи годового плана, зимних видов спорта и утренников. Но проблемы СССР добавили в его образ новые сатирические нотки. Криминал: и вот Деда Мороза грабят на улице. Дефицит: и вот в мешке нет подарков, только талоны. Национализм: и вот происхождение Деда Мороза вызывает вопросы. В декабре 1991-го "Известия" опубликовали едкую сатиру "Пятый пункт Деда Мороза". Автор с пародийной серьезностью требовал проверить национальность Деда: "Может, у него мама русская, а папа музыкант?.. Ведь фамилия-то подозрительная — Мороз, а не Морозов". Это была горькая насмешка над риторикой националистов. Ирония заключалась и в выводе: единственным настоящим интернационалистом оказывался именно он, Дед Мороз, поскольку поздравлял все советские этносы.

Пройдя путь от буржуазного пережитка до сурового полководца, от монументального символа стабильности до ранимого старика в синтетическом пальто, Дед Мороз доказал феноменальную живучесть. Его посох был не волшебной палочкой, а стилосом, которым власть выводила на инее желаемые образы будущего.

Гримировочное зеркало Гаркави давно разбилось. Но страна по-прежнему смотрится в зимнее окно, покрытое морозными узорами ушедших эпох. В их причудливых, тающих виньетках мы ищем знакомый силуэт. То нам мерещится суровый воевода, то беспомощный мечтатель, то пародийный заяц. Отражение дробится, но не исчезает. Возможно, потому, что Дед Мороз так и не стал "настоящим". Мы накладывали на его условное лицо слои грима: идеологию, травму, ностальгию, веру, иронию. Вглядываясь теперь в это вечно меняющееся отражение, мы разгадываем не его тайну. Мы пытаемся понять, какие собственные черты (наивность, стойкость, оптимизм, патернализм?) мы сами, год за годом, проецируем на заснеженное стекло, которое в конечном счете отражает лишь нас самих — вечно ждущих чуда. 

Мнение редакции может не совпадать с мнением автора. Использование материала допускается при условии соблюдения правил цитирования сайта tass.ru